Бусины счастья на тонкой леске памяти..

 

В приоткрытое окно пробивались звуки просыпающейся улицы.
Шумной стайкой промаршировал пришкольный лагерь. В глубине двора прогромыхал мусоровоз.

Баба Нюра с первого этажа протяжно зазывала своёго кота: «Вась-Вась-Вась-Васиииилий! Иди домой, гуляка проклятый!»

Проскрипела тележка дяди Миши – странного усатого человека, мастерившего одному ему понятные конструкции из отправленных на покой вещей.

В тюлевой занавеске запутался луч, как будто не зная, стоит ли ему спускаться дальше или лучше остаться в уютной прозрачности кружева – имитации воздуха…

Я сидела за столом, мешала ложечкой кофе и почему-то улыбалась.
Кот подошёл к миске, осторожно обнюхал кружок докторской колбасы и поднял на меня свои жёлтые совиные глаза, полные недоумения.
«Британским аристократам голубая кровь не позволяет откушать докторской? Эх ты! Васька бы за такое продал свою гулящую душу и ухом не повёл. Если у него они после всех драк ещё на месте...»
Кот молча выслушал, пару раз поскреб лапой по полу, видимо, надеясь закопать оскорбляющую его достоинство еду, и демонстративно удалился.
Иногда мне кажется, что мой кот – прямое воплощение человека, недовольного жизнью.
Вернее, человека, которому всегда до счастья не хватает чего-то, какой-то объективной причины, позволяющей его осознать.

И рядом с такими людьми я начинаю ощущать себя пациентом клиники душевных болезней, который наоборот испытывает это чувство без причин. А в те моменты, когда готовится получить от жизни официальный диплом о присвоении счастья, чувствует только сытое удовлетворение и усталость.

Ведь счастье – это отдельные моменты, маленькие бусины, которые нанизываешь на тонкую леску памяти.

Хорошо носить такие бусы на шее и подушечками пальцев легко касаться их, когда грустно.

Стоило подумать об этом, и неизвестно откуда взявшиеся бусины рассыпались, запрыгали по столу, только успевай ловить. Я хватала их обеими руками и ссыпала в высокую стеклянную банку.
Поймать удалось много:

лакированный блеск Невских параллелей;

тонкую кожицу инжира, сорванного в Тбилисском саду;

жёлтую пыльцу от одуванчиков на щеке;

самую дорогую сердцу маленькую ладошку в своей руке и бесконечное «Почему?»;

скрип шестерёнок на новом велосипеде, ледоход и твой клетчатый шарф;

темноту кинозала со светящимся окном другой жизни;

вагон метро на залитом солнцем мосту;

молочный пар, разрезаемый чёрным плавником дельфина;

утопающие в тёплом песке ноги;

самое содержательное в мире молчание;

запах первой грозы;

сизого червяка в банке, нежно подаренного сыном;

нос, уткнувшийся в твою ямку между ключицами;

руки в краске и размашистые мазки по холсту…

Несколько бусин закатились под стол. Кажется, это был запах кофе из белградской кофейни и букет мокрой от ночного дождя сирени. Ничего, пусть пока останутся там, будет приятно их найти, спустя время.
Я поставила банку с искрящимися на солнце бусинами на подоконник, встряхнула занавеску, выпустив уснувший луч, накинула ветровку и вышла в ближайший рыболовный магазин за леской.

Нужно купить самую прочную, чтобы мои бусы не разорвались и не разлетелись, зацепившись за острые колючки обстоятельств, жизненных трудностей и чьего-то плохого настроения. Самую-самую прочную...

"Истории про Художника и Кота. Рассказы" (Дарья Журавлёва).